В третью стражу [СИ] - И Намор

    "Стакан!"

    "Ты выпьешь стакан водки?" — Ужасается Жаннет.

    "Выпью..."

    "А два?"

    "А это уже анекдот, Василий Иванович! Уйди, а?"

    "Мон шери! Расскажи им это... по-французски!"

    — Почему вы смеетесь?

    — Я? Я хочу пить. Можно мне воды? — Спросила, описав в подробностях кафе, где ужинали с Бастом.

    — Позже. — Холодно останавливает ее Штейнбрюк. — Опишите еще раз этого господина. Все, что запомнили. Внешность, одежда, манера говорить...

    "Баст... О, ты красивый мужчина, Баст фон Шаунбург. Сволочь немецкая! Бош! Шваб! Скотина... Фашист! Но да, красавец."

    — Я хочу пить! — Повторяет она после каждого очередного пассажа. — Вы слышите, я... хо... хочу... пить! Высокий, широкоплечий... Нет, не вата... Знаю. Женщины это видят.

    "Отвлеки их, переключи..."

    — Вот вы тощий. И плечи... узкие. А у Паши задница, как у бабы... А этот настоящий мужчина. Атлет! Дайте воды!

    — А я хочу знать, почему вы нам лжете! — Кажется, Штейнбрюк совершенно спокоен. Но это не так. Он уязвлен. Но ему это, как слону дробинка. А вот капитан Паша... Вот его она уела, таки уела! — Сопит! Но ведь все правда. Рыхлый, белый, и бедра широкие...

    — Что случилось во время посещения Гааги? — слева.

    — Что вам сказал резидент? — справа.

    — На кого ты работаешь? — из-за плеча, перейдя на "ты".

    "Но...

    В танго, в парижском танго,

    Я подарю вам сердце в танго,

    А ночь синяя, и сладкое вино..."

    Прессовали долго – 26 часов – плотно, упорно, методично наматывая нервы на барабан, не жалея себя, и уж, разумеется, не жалея ее. Пережидали обмороки, — немного воды на лицо и пару глотков, когда из ее горла невозможно было уже извлечь ни капли голоса, но спать не позволяли, и расслабляться не давали тоже. Жали, выдавливая сознание, рвали жилы, пытаясь добраться до подсознания, которое расскажет им все. Но не били, это правда. Не пытали, хотя пытка бессонницей и жаждой...

    А потом все кончилось. И ей дали уснуть. Упасть со стула на пол, свернуться калачиком на холодном пахнущем воском паркете и заснуть. А когда она проснулась, все было как прежде. И обед, и душ, и чистое белье, и разговор за чашкой чая и в совершенно другой тональности.

    Впрочем, чашек не было: стаканы в подстаканниках, самтрестовский коньяк – по чуть-чуть, для настроения – и папиросы "Казбек". И Штейнбрюк был теперь любезен и даже улыбчив и одет в штатское. А Паши не было, но зато в беседе участвовала женщина-старший лейтенант и тот "голос", что раньше подавал реплики из-за спины. Голос принадлежал мужчине – молодому еще, но с седыми висками.

    — Надеюсь вы все понимаете. — Снова на "вы" — Это он? — Штейнбрюк открыл папку и выложил перед Таней три карандашных рисунка. Рисунки были хороши, ничего не скажешь. И Баст на них был вполне узнаваем.

    "Вполне..."

    — Да, конечно. Да, это он. — Сразу на оба вопроса. Она взяла папиросу, и мужчина с седыми висками тут же чиркнул спичкой.

    "Он ее, что все время в руках держал? Наготове? Какая дрянь эта ваша... Казбек."

    — Наши художники сделали рисунки с ваших слов. Слова разные, манера рисунка разная, а человек, пожалуй, один и тот же ... Но главное... Впрочем, посмотрите на этот снимок. — И с этими словами Штейнбрюк выложил на стол большую фотографию, вставленную в картонную паспарту. — Есть тут кто-нибудь, кого вы знаете?

    Судя по надписям на рамке, снимок был сделан в Германии в 1929 году.

    — Ой! — Вполне искренне удивилась Жаннет, увидев, знакомые лица. — Это же Рэм? А это Геббельс... Ох!

    Около длинного и явно дорогого автомобиля стояли несколько мужчин. В форме был только Рэм, остальные, включая Геббельса и Баста, в штатском.

    — Он?

    — Да. — Выдохнула Татьяна.

    — Себастиан фон Шаунбург. — Прокомментировал фотографию Штейнбрюк. — Старый член партии, не смотрите, что молод. Баварский аристократ, доктор философии... и сотрудник Гестапо.

    — Ох! — У Татьяны не было слов, вернее, у Жаннет их не могло быть.

    — Фигура. — Сказала женщина. — Но при том, вечно в тени, в тумане.

    — Непонятно только, почему он выбрал именно вас, и откуда знал, что говорите по-французски. — Штейнбрюк тоже закурил, но, чувствовалось – сейчас он просто размышляет вслух.

    — Не знаю, — пожала плечами Жаннет. — Он сказал, понравилась... Может быть, действительно понравилась? — Кокетливая улыбка с "упражнением для глаз": на кончик носа, на предмет, в сторону...

    — Это он нам весточку подал, — усмехнулся не названный по имени мужчина. — Камешек в наш огород. Не хотите ли, товарищи, полюбопытствовать, откуда у меня такая осведомленность?!

    — Похоже, что так, — согласился Штейнбрюк, выпуская дым из ноздрей. — И откуда бы ему так много знать?

    — А если они вели Жаннет еще с Праги? — Спросила женщина-лейтенант.

    — Если бы у бабушки были яйца, — Хмыкнул Штейнбрюк. — Был бы дедушка.

    А Жаннет вдруг поняла, что весь этот обмен мнениями происходит отнюдь не в первый раз. Реплики разучены, а зритель один – она сама.

    "Но зачем?"

    "Затем, что, похоже, они нам... мне поверили и теперь готовят к операции..."

    — Как считаете, Жаннет, — спросил, переводя на нее взгляд, Штейнбрюк. — Мог он вести вас от Праги?

    — Не знаю, — "растерянно" пожала она плечами. — Я слежки не чувствовала. Мне даже в голову не приходило...

    — Но это означает, что кто-то знал, про связника, и то, что связник — Жаннет, — Сказал мужчина с седыми висками.

    Ну, это, что называется, напрашивалось, да и Баст об этом с ней говорил. Но вот случая "вспомнить" про Питера Кольба у Жаннет все как-то не находилось.

    — Ой! — сказала она и так "прониклась" ужасом Жаннет, что даже вспотела. И судя по всему, не только вспотела.

    — Что с вами? — Штейнбрюк даже вперед подался. Получалось, что весь их фарс с допросом был пустой тратой времени. Что-то они все-таки упустили. А упустили они одну, но очень важную вещь. Они тянули жилы конкретному человеку – хорошенькой и несколько легковесной молоденькой французской комсомолке Жаннет Буссе, и все их штучки-дрючки выстроены были под ее очень специфическую психологию. Но откуда же было знать товарищам из Первого отдела, что трясут они на самом деле зрелую русскую женщину, сильную духом и ... да, стерву – когда надо, сформировавшуюся совсем в другие времена, да еще способную смотреть на ситуацию и со стороны. А это дает очень большое преимущество, даже если ты умираешь там, в этом долбаном кабинете Штейнбрюка от усталости и бессонницы и сходишь с ума от жажды и одиночества. Тебе плохо, погано, ужасно, но все равно, ты в стороне, а разговор-то идет с совершенно другим, заведомо более слабым, чем ты, человеком.

    — Что с вами?

    — Я вспомнила...

    "Я, наверное, белая, как полотно..." — Ну, что ж, если верить выражению глаз товарища корпусного комиссара, так и было: белая, в холодном поту, и глаза, как у кокаинистки...

    — Я вспомнила...

    — Что? — Ну, почти хором, хотя вслух говорил сейчас один Штейнбрюк, но показалось, что все хором выдохнули. Ведь они же ее наизнанку вывернули, вернее, думали, что вывернули.

    - Когда он сказал, что это его каприз... Ну, то есть, когда зашел разговор, что я должна обеспечить связь...

    — Я понял, — кивнул Штейнбрюк. — Дальше!

    — Я сейчас вспомнила.

    — Ну!

    — Я спросила, а он говорит, может быть, я в вас влюблен. Нет... Не так! Нравитесь. Он сказал, может быть, вы мне нравитесь, или мне нравится, как вы поете!

    — Поете?!

    "Оба-на!" Вот как это выглядело и звучало!

    — А вы поете? — Недоверчиво спросил мужчина с седыми висками.

    — Да, иногда... немного.

    — А он? Он об этом откуда узнал?

    — Вот я его и спросила! А он говорит, а мне, дескать, рассказал, Питер Кольб. Мол, помните такого?

    "Что я несу – отстраненно подумала Татьяна — "Мне Карузо не понравился! — Вы таки слышали Карузо? — Нет, но тетя Соня напела".

    — Черт! — Сказал Штейнбрюк. — Всем молчать! Пожалуйста. Жаннет, кто такой Питер Кольб?

    — Он... Парень, с которым мы вместе учились... в Сорбонне. Питер К... Кольб. Он эльзасец, вообще-то, и, по-моему, нацист...

    — Так что ж, ты, мать твою! .... Простите, Жаннет. Но почему, вы мне ... нам... об этом ничего не сказали?

    — А я только сейчас вспомнила... — Жаннет пару раз моргнула и вдруг заплакала. Слезы текли сами собой без всякого с ее стороны усилия. — Я... я... я все... все время боялась забыть... а... а п...по-о-отом ...вы-ы меня спра-а-ашивали...и я-а за-а-а-была-а!

    — Прекратить! — Скомандовал Штейнбрюк и быстро налил ей в рюмку коньяк. — Ну-ка, быстро! Взяла, выпила, успокоилась.

    "Ага! Щас! Разбежалась и..."